Чуковский дом в Переделкино
Надо было, чтобы целая жизнь прошла, пока я, наконец, решилась поехать к Чуковскому, в свой придуманный островок детского счастья. В пять лет была уверена, что на даче писателя живет лилипут Бибигон и растет Чудо-дерево, с башмачками, которые зреют как яблоки).
«Эй вы, ребятки, Голые пятки, Рваные сапожки, Драные калошки. Кому нужны сапоги, К чудо-дереву беги! Лапти созрели, Валенки поспели, Что же вы зеваете, Их не обрываете?» — выразительно декламировала я со стульчика родительским гостям)
Путешествие из Москвы в поселок писателей Переделкино оказалось не быстрым — шла от станции пешком.
На машине это мигом. На автобусе тоже приемлемо. С Киевского вокзала в Переделкино идет электричка, минут 20 езды. Потом надо пересесть на автобус 468 (ходит по расписанию). До остановки Дом творчества не больше 10 минут, а там рядом.
Я автобус пропустила и отправилась прогулочным шагом через Переделкинское кладбище. Иду-иду — заблудилась. Не любитель подобных мест, немного струхнула, оказавшись в плену бесконечных оградок, памятников и крестов… Искала, конечно, могилу Чуковского, но не нашла. Пусто было — ни одной живой души, спросить не у кого. Набрела на надгробие Арсения Тарковского. Постояла, вспомнила любимое:
Вот и лето прошло, Словно и не бывало. На пригреве тепло. Только этого мало. Всё, что сбыться могло, Мне, как лист пятипалый, Прямо в руки легло. Только этого мало.
Долго спускалась по засыпанным листьями дорожкам, по мокрым скользким ступеням вниз, как потом поняла, — к реке Сетунь.
Когда-то Максим Горький, договариваясь со Сталиным об устройстве дач для советских писателей, настаивал на Переделкине именно из-за реки. Он, наверное, увидел на карте Сетунь и представил ее большой, полноводной. Подумал: удобно иметь домик на реке — красивый вид, рыбалка и все такое. Возможно, эта речка и была полноводной… столетия три-четыре назад. А при Горьком и сейчас — тоненький ручей. Я дошла до этого ручья, перешла его по мосту и встретив, наконец, живого человека, узнала, что дальше надо двигаться в горку, прямо-прямо, до улицы Серафимовича, а потом налево.
Дом Чуковского спрятался в осенней зелени и оказался совсем не таким, какой нарисовало воображение. Просто старая дачка, одна из многих. Советские «родовые имения» иных моих знакомых побогаче будут))
Это скромное здание писатель получил от государства в 1938 году.
Много лет бывал здесь наездами, в основном, летом. Только после смерти жены в 1955 году окончательно переехал из Москвы на дачу. Это было место его встреч с друзьями, с детьми, по сути — прижизненный музей, в котором сам Чуковский исполнял обязанности первого экскурсовода.
Подхожу к Дому-музею Корнея Ивановича Чуковского и что вижу? Чудо-дерево! Обувь на ветках гроздьями! И маленькие ботиночки и здоровенные кроссовки)) Ура, не подвела меня детская память.
Позже узнала, что некоторые посетители музея, из тех, кто уже не первый раз приезжает к Чуковскому, привозят с собой детскую и юношескую обувь из которой выросли, в надежде закрепить ее на дереве или закинуть на ветки как можно выше. Может быть, это приносит удачу?
Поднимаюсь на крыльцо писательской дачи, чтобы узнать — можно ли зайти. Не успела дотянуться до звонка, как дверь отворилась и Корней Иванович… Нет, конечно, увы. Другой милейший человек (как потом выяснилось — экскурсовод и научный сотрудник Государственного литературного музея, Владимир Спектор) вышел на крыльцо. Оглядев меня — единственного на тот момент посетителя, — бодро сообщил: «Через 15 минут экскурсия, подождите немного».
Что вы думаете? За эти 15 минут у дома Чуковского собралась куча народу — с детьми и без детей. Сформировалась группа — и вот уже мы втискиваемся в крохотную прихожую с раздевалкой, а потом, сняв куртки, поднимаемся по узкой скрипучей лестнице в комнаты второго этажа.
Так было и при жизни писателя. Родители с детьми и взрослые поклонники его таланта то и дело приезжали на дачу к писателю. Часто без предупреждения. Без надежды увидеть любимого автора «Мойдодыра», «Тараканища», «Мухи Цокотухи»… Если Корней Иванович не болел, то незваным гостям не отказывал. Особенно детям. Говорят, у него всегда были припасены для них какие-то забавные вещицы, чтобы удивить и развеселить.
Корнея Чуковского нет уже полвека. А посмотришь на обстановку дачи — кажется, только что вышел куда-то и вот-вот вернется. Все здесь осталось таким, каким было при его жизни.
Стол, где лежат какие-то записки. Его карандашница, часы, маленькие игрушки и фотографии в рамках. Все расставлено и развешено именно в том порядке, какой он сам установил. Веет безмятежностью счастливого, благополучного, наполненного чистым творчеством быта, которого не коснулись разрушение и тлен. Но это ошибочное впечатление.
После смерти Чуковского дом неоднократно собирались передать в другие руки. Сам писатель был уверен: если его не станет, найдутся желающие здесь поселиться. Он просил дочь Лиду, чтобы она убедила будущих владельцев поддержать традицию «чуковских праздников» с костром для детей.
Но случилось чудо. Чуковского уже не было, а люди продолжали к нему идти. Они хотели подышать атмосферой этого удивительного места, где рождались их любимые книги, научные статьи, исследования и переводы любимых книг. Ведь Корней Иванович — не только детский поэт. Он литературовед, критик, лингвист, детский психолог-исследователь. А еще — прекрасный переводчик. Именно он познакомил советских читателей с творчеством Киплинга, Уолта Уитмена, О.Генри, Оскара Уайльда и Марка Твена.
В общем, всенародная любовь, благодарность Чуковскому сделала его дом музеем. Вопреки планам семьи и намерениям властей, у которых не было к этой даче никакого благоговения и денег содержать ее тоже не было. Решив, что это ее миссия, Лидия Корнеевна все силы и средства вкладывала в поддержание музея. Чего стоило сохранить здесь эту волшебную атмосферу присутствия великого писателя среди родных ему стен и вещей! Дочь Чуковского писала: «Комнаты Корнея Ивановича, во всяком случае на мой взгляд, поразительно на него похожи… Он там виден весь — начиная от письменного стола и до последней торчащей на полке книги — это все он».
Дом старел, у него текла крыша, проваливались полы, трескались стекла и гнили заборы. Множество людей, узнавая об этом, начинали действовать: привозили доски, песок, цемент. Приезжали добровольцы, чтобы починить фундамент или ограждение. Привозили и оплачивали мастеров-кровельщиков. Только народная инициатива — и ничего больше — позволило музею выжить. Официальное признание и переподчинение дачи Чуковского Государственному литературному музею произошло только в 1994 году. Через 25 лет после того, как ушел из жизни ее хозяин. Лидие Корнеевне оставалось жить всего два года — но она застала хорошие перемены — дом начали капитально ремонтировать.
Конечно, недофинансирование продолжается до сих пор. Я, например, (только между нами) никому не советую пользоваться здешним туалетом — он на улице и в таком состоянии…
Комнаты выглядят ухоженными, в каждой — своя история. Милые трогательные детали быта, многочисленные вещицы — такие хрупкие, что трудно поверить — они живут здесь лет 70, как такое могло сохраниться? Вот, например, бумажный абажур с изображением героев знаменитых «чуковских сказок». На самом деле, это коробка из-под торта, который друзья подарили писателю. Он сам придумал подвесить коробку к потолку.
Или вот подушечка с картинкой из «Мойдодыра» («Вдруг навстречу мой хороший, мой любимый крокодил…«). Тоже, наверное, подарок
Нарисованная на фанере рыба над дверью.
Самой красивой и богатой комнатой в доме оказалась, конечно, ярко голубая гостиная с мебелью из карельской березы
Здесь на маленьком столике — хрустальный кувшин и таз для умывания, который когда-то привезла в этот дом Агния Барто. Вот таким оказался ненарисованный Мойдодыр. Сама идея сделать умывальник живым существом возникла у Чуковского, когда его дочка Мурочка была маленькой и не любила умываться.
Она заболела костным туберкулезом и умерла 11-летней. Чуковский писал стихи для Мурочки, чтобы отвлечь ее от мучительных болей.
Самовар, который показывает нам экскурсовод Владимир Спектор, по его словам — тот самый, помните: «Пошла Муха на базар И купила самовар: «Приходите, тараканы, Я вас чаем угощу!». Ну, то есть, настоящий свидетель творческого процесса и современник писателя.
А это — тот самый телефон с буквами, по которому Слон звонил от Верблюда, а также Газели, Зайчатки, Цапли. Крокодил и, наконец, Бегемот. Рассматривала с благоговением.
Чуковский не понимал, почему его любят и ценят, в основном, за сказки, писал: «Меня всегда это обижало, потому что „мойдодырам“ и „мухам-цокотухам“ я посвятил максимум полгода своей жизни. А многие мои работы, которым я уделил и три года, и десять лет, выходили тиражами по 3000 экземпляров, и даже специалисты их не знают». А ведь он серьезный литератор! Впрочем, сказки Чуковского тоже воспринимались серьезно. Писателя чуть врагом народа не обьявили, назвав его творчество «пошлой и вредной стряпней». Зато в народе многие написанные для детей стихотворные строки считались «диссидентскими». Люди были уверены, например, что «Тараканище» — сатира на Сталина: «Вот и стал Таракан победителем, И лесов, и полей повелителем. Покорилися звери усатому (Чтоб ему провалиться, проклятому!)» На самом деле это произведение написано еще до пришествия во власть вождя народов, в 1921 году.
Чуковский и политика — особая тема. У него в друзьях всегда были люди, которых власть или недолюбливала, или жестоко карала.
На этом снимке, сделанном в 1914 году, слева от Чуковского великий и один из самых любимых мною поэтов Осип Эмильевич Мандельштам. В 1938 году погиб в гулаговской ссылке. Справа от Чуковского переводчик и литературовед Бенедикт Лившиц. 21 сентября 1938 года расстрелян по ленинградскому «писательскому делу». Крайний справа — художник Юрий Анненков, в 1924 году эмигрировал в Париж. А сам Чуковский, конечно, терпел гонения. но ни разу «не привлекался», В последние годы жизни был по-настоящему обласкан властью, получив несколько Государственных премий и орденов.
Возможно, его спасло отсутствие интереса к политике. Еще, говорят, он умел красноречиво каяться, если вдруг заносило не туда. Например, когда Бориса Пастернака — соседа по даче — на Западе удостоили Нобелевской премии, Корней Иванович пошел поздравить поэта. А вокруг дачи Пастернака уже шастали западные корреспонденты. Момент поздравления попал в зарубежные газеты. Чуковскому пришлось писать покаянное письмо о том, что «Доктора Живаго» он не читал, а за поэзию сам бы дал Пастернаку Нобелевскую премию, если б мог.
Его отличительной чертой была детскость. Вечный ребенок, которому жестокий родитель — власть — позволяла озорничать и каяться.
Этот портрет Корнея Ивановича нарисовал Владимир Маяковский. Экскурсовод сказал — окурком. Не верю))
Источник